В конце концов, зачем об этом думать?
Найдется кто-то, кто мне все расскажет.
Горсть жемчуга в ладонях -
Вот путь, который я оставлю тайной.
Благодарю тебя за этот дар -
Уменье спать и видеть сны;
Сны о чем-то большем.

ГБ! ГБ! ГБ! – Ревела толпа, распаленная получасовым ожиданием кумира и пивом. Огромный крытый каток, размером со стадион, был до отказа заполнен людьми. Трибуны, на которых они должны были сидеть, пустовали - все столпились внизу. Зажгли лазеры.

Слева, около самого входа, прислонившись спиной к бортику, стоял гражданин лет тридцати трех; в его внешности не было ничего примечательного. Он наблюдал.

ГБ! ГБ! – начинал кто-нибудь один, и толпа послушно вторила ему.

- Интересно, а если я крикну, что будет? – подумал человек с непримечательной внешностью. И, набрав в легкие побольше воздуха, Иван Петрович Мимоходов громко вскричал:

ГБ! ГБ! Выходи! Толпе это понравилось, и она в едином порыве принялась скандировать: ГБ! ГБ! Выходи! - Ух ты, получилось! Изумился Мимоходов., - А ведь я…один я, заставил их всех за собой повторять! Я сам! И Иван Петрович надолго погрузился в рефлексию своего нежданного подвига.

От этого занятия, не лишенного приятности, его отвлек только бешеный рев, возвестивший о восшествие кумира на сцену;

Гаврила Гаврилович Белогребов, любовно именуемый верными Фанами ГБ, подошел к микрофону, и, сложив руки ладошками, сделал восточный поклон:

Я рад приветствовать вас, друзья! С наступающим праздником!

Ударили барабаны; ГБ выдал первую хриплую тираду. Концерт начался.


Стоя в углу, Мимоходов между тем продолжил свои думы: «Вот мужик на сцене, песенки орет. И ничего в нем нет особого; ну мужик и мужик; на улицах полно таких; это все имидж. Стоял бы там, скажем я: и толпа точно так же бесновалась! А классно бы было, - Мимоходов глянул на ГБ, – Смотришь на него вот так, снизу вверх, поклонение и возникает. Нас не проведешь! Это еще этологи объясняли: стоит на возвышении, громко кричит, музыка ритмичная, да еще свет этот шаманский, мерцающий – вот подсознание древнее и глупое за высшее существо и принимает. И возникает миф. Кумир. А так…да ведь ничего такого он и не делает». Мимоходов вдруг вспомнил свой вопль, и в зависти возгордился еще более: Вот я крикнул, и за мной другие воскричали. А ведь если задуматься, это сложнее чем то, что ГБ сейчас делает. Я- то не на трибуне. А этот? Покричал сейчас свои песенки – да кто еще знает, покричал ли, али просто рот под музыку поразевал - денежки получил, и все – спокойная жизнь. А мне за такие деньги пахать…Мимоходов заинтересовался новой темой, и принялся подсчитывать, сколько денег получит сам ГБ за сегодняшний концерт. Выходило много: билет стоил около десяти долларов, и даже если он получит треть от этого, трешку…, а людей здесь - Иван Петрович обозрел толпы фантов - тысяч десять; мне такие деньги… И странная фантазия овладела вдруг Мимоходовым: Захотелось ему стать Гаврилом Гавриловичем. Страшно захотелось, сил просто нету. «Душу бы отдал!» - шутя подумалось. Зло. Испугавшись мысли сей крамольной и, чувствуя смятение в уме, поднял взор свой вверх Иван Петрович, словно ища утешения. И увидел девочку;


***
На космическом потолке зала – если глядеть снизу, то пересечение переходов, рам, тросов, и арматуры на которой крепились сотни светильников, здорово смахивало на днище космического корабля – стояла девочка. Она свесилась вниз, через перила главного перехода, вдоль которого висело больше всего ламп, и напряженно выискивала что-то в толпе. Лет ей, наверное, было около десяти, белокурая, с двумя длинными косичками, на концах которых выделялись синие банты, одетая в ярко красный комбинезон, она походила на ангела. Охранник стадиона, дюжий краснолицый бугай, от нечего делать глянувший на потолок, увидев это, резво взбежал к ней, и совсем потеряв и так малые остатки разума, смог только вопросить:

- Девочка, а ты что здесь делаешь?

- Пары ищу. Коротко ответила она, даже не взглянув на него.

Охранник открыл было рот, наверное собираясь далее задавать свои банальные вопросы, типа: как ты сюда попала, и где твоя мама, но тут девочка наконец обернулась и щелкнула пальцем; Выражение изумления потухло на лице охранника, он озабоченно огляделся и, не произнеся больше ни слова, спустился вниз. На потолок он больше не взглянул ни разу.

Когда Иван Петрович отвел взор от потолка – странная девочка попала и из его памяти.


***
Концерт продолжался; Мимоходов почти не слышал песен: продолжая исходить желчью, он возмечтал о быстрой перемене доли. Жизнь постоянно оправдывала его нелепую фамилию: удача, деньги, женщины, счастье – все мимоходом касалось его; даже на сегодняшний концерт он попал случайно. Беды, правда, тоже подчинялись магии фамилии, но от этого было только еще скучнее и горше: Сил, мочи больше нет дальше так жить, - думал он. И только одно происшествие вырвало душу Ивана Петровича из плена скорбных мыслей: Кто-то, совсем рядом с ним, громко, с трагическим надрывом, вскричал: «Гоша! Не езди в Москву! Гоша!» - через день у Гаврилы Гавриловича там был назначен концерт. Мимоходов не разглядел кричавшего.



***
Стоя на сцене, Гаврила Гаврилович смотрел на беснующиеся толпы самодовольно, хотя в этом не признавался даже себе; Широко известный во множестве узких кругов, он, за тридцать лет стал гуру для своих Фанов. Загадочные тексты, первый смысл которых открывался только после третьего-четвертого прослушивания, надежно охраняли его статус. Умные с каждым разом находили в них что-то свое, умное, глупые - глупое (а если ничего не находили, то молчали, боясь показаться дураками) – и, в общем, все были довольны – словно звучала не одна песня, общая на всех, а множество, всякому своя.

Гаврила Гаврилович много ездил по монастырям, Тибетам и Ямайкам – и весьма успешно. Привезенного материала с лихвой хватало и для песен, и для гурствования. Но в глубине души чувствовал он некую пустоту – конечно совсем не ту грусть-печаль, что одолевает обычных человеков – например стоящего в зале Мимоходова – того мучила никчемность его жизни - а другую, особую пустоту. И он не был по настоящему счастлив и спокоен, как думалось многим, кто знал его. ГБ жил по-своему, правильно: «расширял» сознание, делал, что подсказывал внутренний голос и не шел на компромисс, выполнял практики и чувствовал что это хорошо – но при всем том не хватало чего-то важного, неуловимого, может быть озарения, просветления – словом Coup de grвce жизни, завершающего штриха - превращающего хорошую картину в гениальную. Его давно уже не радовали толпы поклонников – раздражали своей назойливой, требовательной жаждой очередного откровения. И, что самое обидное, они готовы были принять за таковое любое высказывание ГБ; много раз он специально изрекал глупость, с почти садиским наслаждением наблюдая, как очередной адепт заглатывает наживку, принимая за драгоценность грубую подделку.



***
Концерт окончился; Иван Петрович понуро брел домой, глотая пиво и продолжая невеселую свою думу. Придя, в полном моральном разложении, Мимоходов долго стоял у окна; Вид из них, на пустырь, превращенный жителями окрестных домов в свалку и полигон для выгула собак, гармонировал с его состоянием; все было сумрачно. За грязным пустырем начинались мутные воды Маркизовой лужи, как издавне непочтительно называли эту часть Финского залива Петербуржцы. Около самого горизонта в туманной дали, словно миражи, мерцали праздничные огни ближних пригородов: Стрельны, Петергофа, Ольгино и Зеленогорска. Жизнь проходит, - думалось Мимоходову - а я…, - он вернулся к своим концертным мыслям. Его опять охватило страстное желание - хоть на минуту, секунду побыть известным человеком – ГБ. Понять, как это может быть. Подержать его ношу. Иван Петрович покачнулся, в голове зашумело, все подернулось туманом, и он почти потерял сознание. Добравшись до постели, Мимоходов не раздеваясь, лег на нее, почти упал.



***
Сидя в ресторане, куда с друзьями и музыкантами поехал ГБ, и, потребляя саке (обычная водка, говаривал он, плохо действует на людей, делает агрессивным), он так-же продолжал концертные думы. Будучи уже в том состоянии алкогольного просветления, когда многое видится по иному, требуя немедленного действия, ГБ почувствовал неодолимое желание перемен: «К чему это почитание глупцов, песни, сцена? Я все сказал что мог, и теперь вынужден жить с этим грузом. Куда, куда мне деться? Если…если бы удалось сбросить ношу…пожить иной жизнью… начать с чистого листа, познать новые миры…Может тогда я смогу постичь все то, что не могу понять сейчас. Надо бросить все; уйти в монастырь или заделаться отшельником? Нет, так просто не получиться. Слишком много за мной числиться в этой жизни – мыслей, песен, поступков, легенд и воспоминаний. Слишком много. Тут Белогребов перепугался: так кто же я: я это я или я то, что меня окружает и кажется мной? Неужели, то, что я создал, стало больше и важнее меня? ГБ вдруг страстно захотелось сбросить эту ношу, просто побыть собой. Только так я смогу завершить свой путь, - почему-то решил он. Тут за ним пришла машина, и он прервал размышления.



***
Странные сны снились в эту волшебную ночь. Иван Петрович, заснувший прямо в одежде, видел ровное поле, стоя в центре его. Поле расстилалось во все стороны, словно море. И тут он понял, что это море и есть; он сделал шаг, и пошел по воде. Сначала ему это понравилось, потом подумалось, что этого не может быть, и он слегка испугался. Вода немедленно обернулась сама собой, и Иван Петрович стал тонуть; он захлебывался, бился, дергался, погружаясь – темные воды душили его; в этот момент Мимоходов проснулся, отдышался, перевернулся на спину, радуясь, что это всего-навсего сон; и немедленно ощущение постороннего присутствия в комнате, слабый звук заставили его резко открыть глаза: и тут Иван Петрович пожалел, что уже не спит. В кресле, забравшись в него с ногами, сидела давешняя девочка с длинными косами, в платье, чей цвет сейчас, в призрачном свете далеких фонарей казался просто темным. Увидев, что он проснулся, девочка легко вскочила, достала скакалку, и стала скакать, зачем-то считая: один, два, три,… тридцать один, тридцать два, тридцать три…Она успела досчитать до тридцати трех, когда Иван Петрович слегка оправился от изумления, и смог издать осмысленный звук. – ТЫ КТО? Девочка резко прекратила скакать, громко произнесла - тридцать три, и звонко рассмеялась. – Ты давеча хотел пожить жизнью ГБ, продолжила между тем она, - и щелкнула пальцем; на Мимоходова вмиг обрушился весь сонм вчерашних дум.

Все что он пережил на концерте, и значительно ранее, когда в невеселых думах о своей горькой судьбе предавался грезам – все разом явилось Ивану Петровичу, чрезвычайно остро. На миг он даже забыл о странной девочке, пока она сама не напомнила о себе, вкрадчивым тоном повторив свой первоначальный вопрос: - Ты по-прежнему хочешь пожить в шкуре ГБ? Подержать его ношу? И тут случилось странное. Иван Петрович вздрогнул и побледнел. Неожиданная отвага вдруг пришла к нему. То, чего он был лишен все годы своей никчемной жизни. Он вдруг решился.

- И чего я теряю? Подумалось ему. Побуду Им хотя бы миг – но возможно, это будет лучший миг жизни. И судьбу переменю – недаром ведь говорят, что хоть раз всем выпадает шанс выбрать другую долю. И сегодня, наверное, такой шанс у меня. Даже если все только сниться…

- Да, твердо произнес Мимоходов. Да, я хочу побыть в шкуре ГБ.

- Подумайте внимательно Гаврила Петрович, устало произнесла девочка, и в ее тихом голосе явственно прозвучали грустные нотки. За базар ответить придется.

В обычной жизни крайне нерешительный человек (иной раз, под воздействием друзей он по несколько раз менял свое «окончательное» решение), Мимоходов вдруг уперся.

- Да! Твердо заявил он.

- Да будет так! Вдруг резко сказала девочка, щелкнула пальцем, и вошла в стену.

Иван Петрович от испуга подскочил на кровати и … проснулся. Было уже светло. Почти полдень.



***
Гаврила Гаврилович, вкусивший Сакэ все же несколько больше, чем следовало, беспокойно спал в своей квартире.

Ему снилось, что он стоит на сцене, готовясь к выступлению. Он проверил микрофон, поздоровался и начал петь. Исполнив несколько песен, Гаврила Гаврилович вдруг почувствовал неладное. Народ в зале был. Но чем-то странным веяло оттуда. Не слышно было привычных криков, шума, обратной реакции зала. Стояла неестественная, мертвенная тишина. Он присмотрелся, и от увиденного ужаса замолк: Толпа состояла из существ, мало похожих на людей. Одни из них с вожделением смотрели на других - мужики на мужиков, женщины на женщин. Те сами разрывали на себе платье в безудержной похоти. Зависть, злоба, подлость, похоть, трусость – все самое поганое отражалось на их лицах. Тела были уродливы, словно стремились поспорить в этом с больной душой. У кого не было руки, кто ходил с отгнивающей ногой, некоторые были вообще без голов. Во всей толпе не было ни единого нормального лица. Казалось, в них собралось все самое уродливое, что может выдумать природа и человеческое воображение. Доносился явственный, пряный трупный запах. Сердца – ГБ почему-то видел это отчетливо - были маленькими и сморщенными, либо наоборот большими и пустыми. Кто пил из горла, кто кололся. Все эти люди были мертвы. Когда ГБ замолк, толпа глухо заворчала, словно впервые заметила его, а затем повалила на сцену, с намерением разорвать: то ли устроив суд Линча, то ли просто так, на сувениры. ГБ бросился прочь, не разбирая дороги. Он выбежал на улицу, преследуемый разрастающейся толпой – все новые люди, словно крысы, выползали из домов и присоединялись к погоне. Уже из последних сил, когда его почти настигли, ГБ вбежал в сумрачный двор и тут же понял, что это конец. То был тупик. Толпа издала торжествующий рев. В панике, мечась вдоль обшарпанной серой стены, покрытой грязью, он вдруг увидел дверь, открыл её, не раздумывая, шагнул во тьму бывшую там, и попал в…монастырь.

ГБ долго ходил по просторному монастырскому двору, дивясь на местные порядки и осматривая храмы – внимания на него никто не обращал. В одном из зданий, отдаленно напоминавшем церковь, стояли иконы, и коленопреклоненные люди истово молились; в другом, множество странного вида народа курило траву. Одетые в чёрное священники мирно беседовали с бритыми почитателями восточных богов. Шаманы били в бубен. По небу летали эскадрильи ангелов, отгоняя норовящих пробиться к монастырю чертей, оседлавших крылатых козлов. Иногда неловкий чертик падал вниз, где его с радостными криками гоняли, ловили, и, заковав в кандалы, уводили вниз. Все были веселы. Монахи и монашки в обнимку ходили средь диковинных деревьев. Пели птицы.

Наконец ГБ заметили: к нему подошел мощный бородатый мужик, с царственной уверенностью в каждом жесте, выдававшей в нем главного. ГБ решил, что это настоятель.

- Мы не сможем защитить от тебя твоих демонов. Разбирайся с ними сам. Отсюда тебе придется пока уйти. Возьми одежду, и иди туда. ГБ надел принесенную белую одежду, взял посох и подошел к двери в стене, на которую указал ему настоятель. – Иди смело. Да помогут тебе…боги. Дверь отворилась, и он вошел в пещеры. Сколько он там бродил, ГБ впоследствии не мог вспомнить. Неясные сполохи мёртвенного света, шорохи, голоса, дуновения – в окружающей тьме кипела призрачная жизнь. Наконец, когда он уже решил, что обречен вечно скитаться в подземной темноте, ГБ вдруг уловил за стеной живое движение. Ударив посохом, он пробил тонкую стенку, разломал её и выбрался наружу. Было темно, но сомнений не возникало; он покинул пещеры! Воздев руки к небу, ГБ стал молиться так, как возможно никогда еще не молился, благодаря бога. И тут зажегся свет. ГБ стоял на сцене, а внизу почтительно замерев, стояла толпа полумертвых людей, тысячами глаз, с надеждой глядя на него. ГБ закричал, и…проснулся, обливаясь холодным потом, лежа в своей постели.

- Давеча вы хотели Coup de grace своей жизни, если не ошибаюсь, любезный, - веселый девичий голосок, раздавшийся в комнате, заставил ГБ снова подскочить. Он увидел девочку в красном. Она парила в полуметре над полом, с веселой грустью глядя на него. – Я все еще сплю? Вслух подумал ГБ.

- Думай как хочешь; по мне так вы все здесь спите. Спите и бредите. Ну, так как? Мне нужно твое согласие.

– На что именно?

– Дурак, ты что, стал совсем таким, как они? Конечно на неизвестность. Если ты сейчас дашь свое согласие, ты потеряешь все, а приобретешь неизвестность. Только неизвестно что и можно приобрести такой ценой.

– А если не дам?

– Все останется так, как предопределено. Решай скорее. Только учти, что шанс на неизвестность – возможность прожить иную жизнь дается очень немногим. Не буду врать: ты можешь потерять все. Вообще все. А никакие приобретения тебе никем не обещаны и не гарантированы.

ГБ посмотрел в ее глаза, и, неожиданно для самого себя, решился: - Хорошо. Я готов к такой неизвестности.

Девочка опустилась на пол, подбежала к нему, подпрыгнула и чмокнула его в лоб.

- Жди. Тебе повезло. Очень немногие решаются на это, когда им говорят правду.

Резкий звук звонка телефона, заставил его вздрогнуть. ГБ открыл глаза и …проснулся. Был солнечный полдень.

Покажи мне счастливых людей,
И я покажу тебе смерть.
Поведай мне чудо
Побега из этой тюрьмы,

И все замечательно ясно,
Но что в том небесам?
Каждый умрет той смертью,
Которую придумает сам.

Мысленно попрощавшись с Петербургом, как он это делал всегда, покидая город, ГБ сел в машину и отбыл в Москву. Завтра там был концерт, и он решил поехать на машине. Первые километры он лениво размышлял, вспоминая странные события минувшей ночи, а затем заснул, сидя на заднем сидении. Что ему снилось на этот раз – мы, к сожалению не знаем. Возможно, привиделись текст или мелодия новой песни, по мотивам диковинных снов; может быть ничего. Во сне он улыбался.

«Вольво», ведомое верным шофером, резво двигалось в сторону Москвы. Они проехали Чудово, обогнули Новгород, и въехали на Валдай. Было девять вечера, а в декабре в это время совсем темно. Слегка запорошенная снегом дорога, бесконечной лентой стелилась под колеса машины. Валдайская дорога чудо как хороша: горки, спуски, лес по сторонам – для пассажира. Для машины же, особенно зимой – сущее убийство. Громадные трейлеры, с натугой взбираются на скользкие горки; груженые КАМАЗы бывает, просто не могут на них подняться; происходит множество аварий. Тут и там, по обочинам лежат остовы машин, жертв Валдайских горок. В иных местах вдоль дороги столько памятников да крестов, что кажется это одно длинное, неустроенное кладбище.

Разогнавшись с одной из таких горок, Максим, водитель Белогребова, от души материл дурака–водителя встречного автобуса, который никак не выключал дальний свет. Может быть поэтому, а может просто потому что было темно, он не заметил яму, вырытую дорожными рабочими посреди проезжей полосы. Глубиной в колесо, с острыми краями, она равнодушно поджидала беспечную машину.


***
Иван Петрович проснулся оттого, что кровать как-то странно покачивалась. Слышался гул, никак не объяснимый в его квартире. Мимоходов открыл глаза, сел, и с удивлением осознал себя в едущей машине. «Чертовщина какая-то. Опять, как в прошлую ночь, наверно. Пить, что ли бросить, а то совсем нервы не к черту стали», - лениво подумал он, и глянул в окно: лес, освещенный полной луной, выглядел таинственно, призрачно и холодно – после сна, от одного этого вида ему стало почему-то особенно зябко.

- Проснулись, Гаврила Гаврилович? Сейчас Валдай будет. Еще часа четыре, и Москва. Мимоходов замер, и в изумлении глянул на свои руки, которые были чужими. Ничего больше сделать он не успел: страшный удар потряс машину. Визжа тормозами, она скользнула влево; послышался вопль водителя, ослепил свет встречных фар, и еще один удар смял машину;

Сознание вернулось к Мимоходову через некоторое время. Он лежал на земле, и над ним, в небесной глубине, равнодушно блестели звезды. Млечный путь, пересекал небо, словно дорога, уходящая в вечность…Северное сияние, крайне редкое в этих местах, фейерверком праздничных сполохов расцвечивало небо… У него ничего не болело; только дышать было тяжко, каждый вдох давался с трудом. Он прислушался, и уловил приглушенный говор: - Надо его в машину погрузить…да, носилки принесут…хотя шансов довести живым почти никаких…да, он может умереть, если просто пошевелим… кто нибудь еще пострадал?… У остальных ерунда, водила пару ребер сломал, а в автобусе вообще одни синяки и все... ээх…не везет нашим рокерам на автобусы, теперь вот Белогребова потеряли…

Говорившие это санитары приблизились, и стали перегружать его на носилки; и вот тут он и закричал - не от боли - её он по-прежнему не чувствовал, - а от ужаса, обиды и злости на глупую судьбу, опять подло предавшую его. Уже в машине, сразу, после того как ему вкололи обезболивающее, Мимоходов открыл глаза и отчетливо (санитары потом готовы были в этом поклясться) произнес: - я не Белогребов - и потерял сознание. Живым его больше никто не видел.



***
Гаврила Гаврилович Белогребов любил поспать. Справедливости ради стоит заметить, что подобное счастье нечасто выпадало на его долю, поэтому в те дни, когда его никто не будил, и не было неотложных дел, он мог проспать очень долго. Вот и сегодня, он долго лежал в постели, пока солнце не стало светить прямо в глаз. Блаженно вытянувшись, ГБ некоторое время нежился, пытаясь вспомнить, где он: иногда проснувшись, он не мог сразу сообразить, где находиться – частые поездки сильно способствовали утренней амнезии. Открыв наконец глаза, Гаврила Гаврилович в недоумении огляделся: окружающая обстановка никоим образом ни напоминала, ни его московскую квартиру, где (он вспомнил это) сегодня он должен был проснуться, ни его Питерский дом, ни, тем более, номер в гостинице, где он мог как-нибудь очутиться. Быстро вскочив, Белогребов подошел к окошку, и выглянул наружу. Перед ним расстилалась гладь Финского залива. Значит, все-таки Питер.

Самопроизвольно включился музыкальный центр, и донеслись звуки песни из его последнего альбома. Потом слово взял диджей, и почти плачущим голосом объявил, что через десять минут, после выпуска новостей, выступит психолог.

- Главное событие сегодняшнего дня - гибель известного музыканта Гаврилы Гавриловича Белогребова, - так начался выпуск, с первого слова пригвоздивший Белогребова к месту, - Вчера вечером, около девяти часов, на Трассе Москва- Петербург, около города Валдай, в автомобильной катастрофе погиб известнейший музыкант Гаврила Белогребов. Он спешил на концерт, который должен был состояться сегодня, около 19 часов в Москве. Его машина, потеряв управление, вылетела на встречную полосу, где столкнулась с рейсовым автобусом. ГБ скончался, не приходя в сознание на пути в Новгородскую больницу…

ГБ слушал этот бред онемев. Он подбежал к зеркалу, и долго разглядывал там незнакомый облик худощавого черноволосого субъекта лет тридцати. По радио тем временем шло выступление психолога; он успокаивал Фанов ГБ, призывал жить по прежнему. В общем, нес весь тот бред, который плохие психологи извлекают из учебников, и с дебильным выражением лиц, вещают умильными голосами, воображая, что это именно то, что нужно несчастным, чтобы справиться с бедой.

ГБ долго сидел в кресле, размышляя, затем встал, принял душ, разыскал в секретере паспорт, взял деньги, закрыл квартиру и вышел на улицу.

Занавес.

22 февраля – 29 марта 2002 года..

Петербург-Печоры-Петербург.